В «Ленкоме» сыграли премьеру — «Фальстаф», вольная фантазия по Шекспиру, — в тот день, когда США внезапно нанесли ракетный удар по Сирии. Что удивительно, и в жизни, и на сцене звучали выстрелы, рвались снаряды, люди боролись за власть и влияние. Марк Захаров в очередной раз продемонстрировал политическую дальнозоркость.
Алексей Скуратов (Пойнс), Сергей Степанченко (Фальстаф) и Дмитрий Певцов (принц Уэльский).
Премьерный спектакль худрука «Ленкома» выдержан в лучших традициях театра: несмотря на подтекст, откровенные политические параллели, здесь поют, танцуют, звучит живой оркестр. В центре событий — три героя: принц Уэльский, при нем — шут и подельник по грабежам Фальстаф, напоминающий бочку хереса, и леди Перси, впоследствии ставшая Кэт. По сути, этот треугольник транслирует основную тему: власть, страсть к ней и ее пагубная сила, уничтожающая любовь.
Принц Уэльский (Дмитрий Певцов) борется со своим старшим братом за престол. У него имидж благородного разбойника, эдакого Робин Гуда, который отнимает все у богатых, но не спешит делиться с бедными. Поначалу он благороден и немногословен, тем более что Фальстаф своей грубостью, шутками (порой ниже пояса) и притворством только оттеняет благородство принца. А леди Перси (Александра Захарова), как трепетная лань, не лишенная юмора, должна, по логике, иметь рядом благородного рыцаря.
Но сценография (Алексей Кондратьев), может быть, самая интересная из всех его работ с Марком Захаровым, не обещает ни благородства, ни благости. Жесткая конструкция — металлическая спираль, отливающая холодным блеском, вкручивается огромным штопором в сцену. Она становится символом борьбы за власть, во вращении своем неизменном и на все времена. Брат убьет брата, коварно обманув его, а любовь будет растоптана, как старые башмаки, вышедшие из моды.
События развиваются стремительно, мизансцены плотные, с жестким ритмом и неизменным юмором, присущим всем постановкам Марка Захарова. Похоже, мэтр пошел ва-банк, вынеся на всегда безупречно чистое ленкомовское пространство грязь жизни. Толстяк Фальстаф не выбирает выражения, связанные с жизнедеятельностью человеческого организма, а также жесты, имитирующие совокупление.
Если Дмитрий Певцов своим принцем Уэльским продолжает развивать образ представителя власти из «Дня опричника», то Сергей Степанченко в роли Фальстафа весьма неожиданный. Порой кажется, что он сознательно убирает обаяние своего героя — народного любимца — и на первый план выносит сложность характера, раскрывающегося согласно предлагаемым обстоятельствам. Он и милый плут, и подлец. И бонвиван, и откровенно грязная свинья. На таком внутреннем конфликте Степанченко строит своего героя. Интересна и Александра Захарова в роли леди Перси-Кэт — от нелепой жеманницы до сильной жертвенной натуры.
Интервью с Марком Захаровым после спектакля:
— Марк Анатольевич, видите ли вы связь между тем, что премьера состоялась в тот же день, когда стремительно начали развиваться события в Сирии? Просто борьба на сцене и в жизни за власть, ее обострение удивительным образом совпали.
— Я интересуюсь политикой, но не до такой степени, чтобы свои репетиционные моменты согласовывать с политическими. Меня в первую очередь интересовал вопрос власти. Не все люди, плохие или хорошие, смогли пережить карьерный взлет. Когда милый человек становится губернатором, он очень часто (бывают исключения) становится деспотом, начинает действовать в отрыве от народных суждений, мнений, настроений. И деятельность его приобретает зловещий оттенок.
— Но наша действительность показывает, что так происходит не часто, а скорее постоянно. Скажите, вы видите иные варианты власти?
— В жизни все есть — и хорошее, и плохое. Иногда одно преобладает над другим, поэтому я надеюсь, что это не обязательный приговор для человека, которого повышают. И не 100%, что он должен на этом рехнуться, изменить гуманистическим идеалам, разумным поступкам.
— Вас давно волнует тема власти. Предыдущий спектакль — «День опричника» — по сути об этом же. Почему именно эта тема вас так волнует?
— Знаете, наверное, мы не очень довольны нашей государственной конструкцией, экономическими проблемами, и понимаем, что для успешного развития страны нужно что-то поменять, ввести новые механизмы, о которых говорят все, но пока ничего по-хорошему не случилось.
— Финальный монолог принца Уэльского, ставшего королем Англии, страшноватый. Не оставляет надежды и звучит как ваше программное заявление о неприятии существующего положения в стране…
— Да, в конце что-то происходит, и герой приобретает черты монстра, который не чужд некоторой лирики, но все равно это не помешало его перерождению. Еще Товстоногов говорил, что классическая пьеса — о наших проблемах, муках, сомнениях, радостях, горестях, и неважно, когда это происходит в пьесах Островского или других произведениях. Все равно мы это делаем для сегодняшнего зрителя, который должен соизмерять свою жизнь с тем, что видит в театре.
— Тем не менее спектакль и пьеса, которая легла в основу премьеры, называется «Фальстаф», а не «Принц Уэльский». Складывается впечатление, что вас волнует больше тема власти, чем шута при власти?
— Наверное, это моя связь с Григорием Гориным, о котором я продолжаю думать (драматург Григорий Горин, постоянный соавтор Марка Захарова, ушел из жизни 18 лет назад. — М.Р.). А для него тема шута — будь то Мюнхгаузен, Тиль Уленшпигель, Никулин, которого он очень почитал, — очень была важна, и мне хотелось бы, чтобы это было созвучно его размышлениям. Поэтому «Фальстаф» и пьеса начинается с этого слова.
— Прежде в ваших спектаклях не наблюдалась такая жесткая жизнь — я бы сказала, физиологичная. Фальстаф грубо ругается, без стеснения называя вещи своими именами…
— Вообще Шекспир с его шутками, монологами про разглядывание черепа очень жесток и откровенен в каких-то своих проявлениях, безжалостен — и писал все что хотел про человека, не оставляя никаких фиговых листков.
Я редактирую грубость жизни по собственным ощущениям. Я запомнил на всю жизнь один случай. Как-то с канала «Культура» ко мне пришли две уже немолодые дамы и сказали: «Знаете, у нас есть список слов, которые не должны звучать со сцены». Правда, они меня успокоили, как маньяка: «Но, Марк Анатольевич, слово «ж…па» можно». И еще несколько слов разрешили, я как-то и успокоился. Так что, понимаю, мы на этот раз не вышли за рамки какого-то приличия в искусстве.
— В основе спектакля кроме пьесы «Фальстаф» что-то вы взяли из «Хроник»?
— Наверное. Я сейчас сам уже не понимаю, что из Шекспира, а что домыслено нами, мною лично во время репетиционного процесса.
Источник: www.mk.ru